И новые шишки роняя,
Всё новые шишки, еще, без числа…
Столетняя мать!
О чем ты так шепчешь? о чем ты мечтаешь?
Ты, древняя, хочешь детей увидать,
Зеленые, стройные ели?
Год за годом с верхних ветвей
Ты новые шишки роняешь,
Чтобы увидеть своих встающих детей,
Чтобы шептать, умирая, о достигнутой цели.
Но кругом лишь поля,
У корней твоих реет дорога.
Или эта бесплодна земля?
Или небо к мечте твоей строго?
Ты одна.
Кропит тебя дождь; шевелит тебя буря;
За зимней стужей сияет весна,
И осень за летом приходит, глухая…
Столетняя ель,
Одинокая, ветви понуря,
Ветви под ветром качая,
Ты шепчешь чуть слышно про дальнюю цель
24 июля 1910
Белкино
Нас было много. Мы покорно
Свершали свой вседневный труд:
Мели осенний сад; упорно
От ила очищали пруд;
Срезали сучья у оливы;
Кропили пыльные цветы;
За всем следили, терпеливы,
От темноты до темноты!
Ах, мы одной горели жаждой,
Чтоб в час, когда с террасы в сад
Сойдет она, — листочек каждый
Был зелен, был красив, был рад!
И вот, дрожа, ложились тени,
Склонялось солнце, все в огнях,—
Тогда на белые ступени,
Со стеблем лилии в руках,
Она сходила… Боги! Боги!
Как мир пред ней казался груб!
Как были царственны и строги
Черты ее сомкнутых губ!
Походкой медленной и стройной
Среди кустов, среди олив,—
Богиня некая! — спокойно
Она скользила, взгляд склонив…
И, медленно достигнув пруда,
На низкой мраморной скамье
Садилась там, земное чудо,
В каком-то дивном забытье…
А мы, безумные, как воры
Таясь, меж спутанных ветвей,
В ее лицо вонзали взоры,
Дыша, как дикий сонм зверей…
Рождался месяц… Тихо, плавно
Она вставала, шла домой…
И билось сердце своенравно
У всех, у всех — одной мечтой!
Но что свершилось? — Кто сказал нам,
Что выбран был один из нас?
Кто, кто Сеида показал нам
Вдвоем с царицей в темный час?
Он весь дрожал, он был в испуге,
И был безумен черный лик,—
Но вдруг со стоном, как к подруге,
К царице юный раб приник.
Свершилось! Больше нет исхода,—
Она и он обречены!
Мы знаем: смерть стоит у входа,
Таясь за выступом стены.
Покорно мы откроем двери,
Дадим войти ей в тихий сад
И будем ждать в кустах, как звери,
Когда опять блеснет закат.
Зажгутся облачные змеи,
Сплетутся в рдяно-алый клуб…
И рухнет на песок аллеи
С царицей рядом черный труп!
6 декабря 1910
Желанье, ужасу подобное,
Меня опять влечет к стихам…
И снова, как на место лобное,
Вхожу в мой озаренный храм.
Покрыта грудь святыми ризами,
Чело под жреческим венцом,
И фимиам волнами сизыми
Клубится медленно кругом.
Входите! это — час служения,
Зажжен огонь, дверь отперта.
Мои заветные моления,
Не дрогнув, повторят уста.
Блаженны все, молчать умевшие,
Сокрывшие священный стих,
Сознаньем пламенным презревшие
Вопль современников своих!
Они в блаженном одиночестве
Проникли в таинства души;
Приняв великие пророчества,
Твердили их в глухой тиши;
Они глубины тайн изведали,
До дна испили свой восторг,
И вдохновенных грез не предали
На поруганье и на торг!
Но поздно! Жизнь моя расславлена,
Воздвигнут храм, дверь отперта…
Входите! Будет людям явлена
Моя запретная мечта.
5 — 6 октября 1909 — 6 декабря 1910
Не так же ль годы, годы прежде
Бродил я на закате дня,
Не так же ль ветер, слабый, нежный,
Предупреждал, шумя, меня.
Но той же радостной надежде
Душа, как прежде, предана,
И страстью буйной и мятежной,
Как прежде, все живет она!
Ловлю, как прежде, шорох каждый
Вечерних листьев, дум своих,
Ищу восторгов и печали,
Бесшумных грез певучий стих.
И жажды, ненасытной жажды
Еще мой дух не утолил,
И хочет он к безвестной дали
Стремиться до последних сил.
<1910>
С пестрым мешком за плечами татарин,
В чуйке облезлой веселый мужик,
С дымной сигарой задумчивый барин,
Барышня в синем — бессмысленный лик.
После гигантских домов — два забора,
«Фиалки, фиалки!» — «Шнурки, гуталин!»
Быстро отдернулась белая штора:
Девочка с кудрями в раме гардин…
Шумно вдоль мокрых бегут тротуаров,
Детям на радость, живые ручьи,
В думах, как зарево дальних пожаров,
Светят прошедшие весны мои.
21 февраля 1911
За вечера видений вот расплата!
Книга раздумий
Душа томится надеждой тщетной
Вернуть былую, святую мощь…
Как всё поблекло — так незаметно! —
Как бледно небо и зелень рощ!
Дрожит вершина родной березы,
Вот трясогузка трясет хвостом…
Я помню смутно живые грезы
И счастье жизни в глухом былом…
Бежал бы прежде я в это поле,
Я пил бы запах медвяных трав…
Но чую в теле, но чую в воле
Гнет беспощадный земных отрав.
Ах, слишком много я жаждал видеть,
Искал видений, волшебных снов,
Умел любить я, смел ненавидеть…
И стали страсти — как груз оков!
В листву березы бьет солнце ярко,
И птицы громко кричат «чьи-чьи»!
О, свод небесный! победы арка!