Стихотворения, не включавшиеся в авторские сборник - Страница 39

К оглавлению

И не подходит для импровизаций.

Хотя б поэт был мощен, как орел,

Любимцем Аполлона, Муз и Граций,—

Не сразу же божественный глагол

Зажжет в нем силу мощных декламации!

Пусть он всю ловкость в рифмах приобрел

И в выборе картин для декораций;

Пусть он и чувство для стихов нашел,

Всем нужны образы для иллюстраций:

Диван и лампа иль холмы и дол,

Ряды гранитов иль цветы акаций…

Но я собрал с усердьем мудрых пчел,

Как мед с цветов, все рифмы к звуку «аций»,

Хоть не коснулся я возможных зол

И обошел немало разных наций.

Теперь мне предоставлен произвол

Избрать иную рифму вариаций.

Что скажете, когда возьмусь за ум

И дальше поведу свой стих с любовью?

Поэт, поверьте, не всегда угрюм,

И пишет он чернилами, не кровью.

Но все ж он любит голос тайных дум,

И их не предает он суесловью.

Но мир ведь призрак, объясняет Юм,

И вот, стихи слагая по условью,

Он смело отдается чувствам двум:

Веселью и душевному здоровью.

И рифмовать он может наобум

Стих за стихом, не шевельнувши бровью.

На нем надет охотничий костюм,

Он мчится на коне в леса, к становью,

За ним мечта спешит, как верный грум,

Чрез изгородь, по пашням или новью,

И метко бьет львов, тигров или пум,

Гоня оленя к тайному низовью…

Но будет! Этих рифм тяжелый шум

Терзать придет с упреком к изголовью.

<1919 >

«Мелькают дни, и с каждым новым годом…»

Мелькают дни, и с каждым новым годом

Мне все ясней, как эта жизнь кратка;

Столетия проходят над народом,

А восемьдесят лет — срок старика!

Чтоб все постичь, нам надобны века.

Мы рвемся к счастью, к тайнам и свободам,

И все еще стоим пред первым входом,

Когда слабеет смертная рука.

Нам призрак смерти предстает, ужасный,

Твердя, что все стремления напрасны,—

Отнять намерен горе и печаль.

Но нет! Он властен заградить дыханье,

Но мысль мою, мои мечты, сознанье

Я унесу с собой — в иную даль!

<1919>

ЗНАКОМЫЙ СТИХ

EXPOSITIO

Знакомый стих любимого поэта!

Он прозвучал, и вот душа — ясней,

Живым лучом властительно согрета,

Скользнувшим отблеском далеких, милых дней!

Слова поэта — магия печали:

В них мир таится мыслей и картин,

И часто словно разверзает дали

Мечтам — одна строфа иль стих один.

И как в зерне скрывается растенье —

И стебль, и листья, и цветы, и плод,

Так и в стихе затаено виденье,—

Как семя, пав, оно в душе растет.

EXOUIUM

Вслед за картиной движется другая

И ряд еще, во, сладостно- слита

С мечтой поэта — (раня) и сверкая,—

Встает далекой юности мечта!

Я помню тот же стих; к знакомой книге

Приникли мы, счастливые, вдвоем.

И были полны вкрадчивые миги

Возникшим, как заклятие, стихом.

Он подсказал нам все, что мы таили,

Он объяснил, что в нас самих живет,

Нас подчинил своей чудесной силе,

Как Паоло с Франческой — Ланчелот!

Знакомый стих любимого поэта,

С тобой навек сплел эти миги я,

Диван высокий, тайны полусвета

И сладкий миг желанного ответа,

Крик радостный души: твоя! твоя!

1919

НАБРОСОК

Все роковое божественно,

Прав победитель всегда!

Пусть он ступает торжественно —

Пей упованье стыда!

С ней, с неизменной, с возлюбленной,

Вот он на ложе любви!

Дерзостно с жертвой погубленной

Жгучие нити не рви.

Ты диадемой венчаешься,

Алые розы надень.

Пусть от огней опьяняешься,

Нежит и хмурая тень.

Нежит мученье последнее —

Плакать растоптанной в прах…

Ты торжествуешь победнее

С черным моленьем в зрачках.

1917 или 1919

«Я доживаю полстолетья…»

Я доживаю полстолетья,

И на событья все ясней

Могу со стороны смотреть я,

Свидетель отошедших дней.

Мое мечтательное детство

Касалось тех далеких лет,

Когда, как светлое наследство,

Мерцал «Реформ» прощальный свет.

И, мальчик, пережил, как быль, я

Те чаянья родной земли,

Что на последние усилья

В день марта первого ушли.

Потом упала ризой черной

На всю Россию темнота,

Сдавила тяжко и позорно

Всех самовластия пята.

Я забывал, что снилось прежде,

Я задыхался меж других,

И верить отвыкал надежде,

И мой в неволе вырос стих.

О, как забилось сердце жадно,

Когда за ужасом Цусим

Промчался снова вихрь отрадный

И знамя красное за ним!

Но вновь весы судьбы качнулись,

Свободы чаша отошла.

И цепи рабства протянулись,

И снова набежала мгла.

Но сердце верило… И снова

Гром грянул, молнии зажглись,

И флаги красные сурово

Взвились в торжественную высь.

Простой свидетель, не участник,

Я ждал, я верил, я считал…

1919

«Я вырастал в глухое время…»

Я вырастал в глухое время,

Когда весь мир был глух и тих.

И людям жить казалось в бремя,

А слуху был ненужен стих.

Но смутно слышалось мне в безднах

Невнятный гул, далекий гром,

И топоты копыт железных,

И льдов тысячелетних взлом.

И я гадал: мне суждено ли

Увидеть новую лазурь,

Дохнуть однажды ветром воли

И грохотом весенних бурь.

Шли дни, ряды десятилетий.

Я наблюдал, как падал плен.

И вот предстали в рдяном свете,

Горя, Цусима и Мукден.

Год Пятый прошумел, далекой